Городское собрание: "Я никогда не был любимчиком"

Петросовет совместно с ИА "Республика" запускает проект, посвященный столетию городского парламента. В него войдут интервью с депутатами нынешнего созыва и репортажи из их округов. Стартуем беседой с Геннадием Боднарчуком.

— Меня предупреждали, что вы человек жесткий, но с вами можно договориться. Это правда?

— Выстраивать коммуникацию я действительно умею. Я родился в поселке Хийтола Лахденпохского района в семье военного. Буквально через два года оказался в Германской Демократической Республике. Там мы прожили пять лет. Потом отца снова перевели. Всего я сменил пять или шесть школ. Вы же понимаете, как непросто появляться и осваиваться в новом коллективе. Умение общаться с людьми — главный урок моего детства.

— Вас плохо встречали в новых классах?

— Люди разные, классы разные. А у мальчиков еще всегда возникает потребность проверить тебя на прочность. Надеяться не на кого. Родители на работе, в классе все чужие. Только заведешь друзей, через полгода — приказ, войска уходят, и мы едем на новое место.

— За счет чего выживали в жестокой среде гарнизонных школ?

— Приходилось и характер показывать, и силу. А где-то я был вынужден просто принять правила, которые уже сложились в коллективе. Поверьте, это была отличная школа коммуникаций.

— А оценки у вас были тоже отличные?

— По предметам у меня всегда были положительные отметки, но из-за моего импульсивного характера учителя со мной маялись.

- Вы хулиганили?

— Я люблю спорить, отстаивать свою точку зрения. И я регулярно делал это в школе. Причем всегда ссылался на дополнительные источники, вне рамок школьной программы, и, конечно, это не всем нравилось. Я никогда любимчиком не был. Рано стал руководителем сначала «звездочки», потом дружины. В старших классах был комсомольским вожаком. Поддержку коллектива получал в итоге почти всегда, но педагогический состав раздражал ужасно. Плюс военный гарнизон — это своеобразный анклав. Заборы и пропуска — закрытая система. И внутри всегда есть разделения: в школе, например, мы четко делились на детей военных и гражданских — и это всегда был конфликт.

— То есть вам в принципе комфортно в конфликтной ситуации?

— Скажу иначе: я умею из конфликта выходить. Но и выживать в конфликтной среде я тоже научился.

— В политике вам это помогает?

— Не думаю, что политика — территория конфликта. Политиканство — да. Но я этим не занимаюсь. Настоящая политика, направленная на развитие идей и проектов, часто требует отстаивания той или иной точки зрения. А это скорее вопрос приложения усилий, где цель оправдывает средства, а не участие в клановых или межличностных конфронтациях.

— Кем вы хотели стать в детстве?

— Военным. И у меня даже не было других вариантов. Мой дед прошел три войны, отец служил. Я должен был продолжить их дело. Но в 1989 году, когда я оканчивал школу, в стране наступил переломный момент. Советский Союз разваливался, армия разрушалась — в какой-то момент я понял, что пойду другим путем.

— Как воспитывали мужчин в вашем доме?

— Надо было быть ответственным и надеяться только на себя. У родителей не было возможности со мной нянчиться и сюсюкаться, как это принято в гражданский семьях. У нас было с точностью до наоборот. Когда родилась сестра, мне было 10 лет, и я сам должен был стать ей и нянькой, и мамкой. Так что ответственность я прочувствовал совсем рано.

— А чего вы требуете от своих детей?

— Знаете, отец мне часто рассказывал о том, как он мечтал научиться играть на фортепиано. Его водили в музыкальную школу, а он всеми руками и ногами упирался. В итоге бросил музыку на полпути. А потом всю жизнь жалел. Я после этих рассказов тоже пошел в музыкальную школу, но возненавидел ее уже через год. Не мог понять, зачем мне все это надо: ребята в футбол гоняют, а я — на сольфеджио, как ботаник. Пришел к отцу, сказал: все, бросаю. И так же, как он, я спустя годы о своем решении пожалел.

Сейчас мои дети учатся в музыкальной школе. Я надеюсь, у меня получится им объяснить, как в будущем это будет для них полезно. Мне важно не заставить их учиться, а убедить, что это нужно делать, пока есть возможность. Убеждение — очень мягкая сила. Не толкающая, а, скорее, направляющая. Я вообще стараюсь на детей не давить. Они, например, даже решение о выборе веры принимали самостоятельно — в 9 лет попросили их покрестить. Единственный, пожалуй, принципиальный момент, который я требовал от сына: занятия спортом обязательны. Понятно, что у детей они идут сложно, им хочется поиграть, побегать, позависать в планшете. Но я считаю, что базовые вещи, которые лежат в основе физического и умственного развития, должны соблюдаться.

— Сами вы спортом занимаетесь?

— В секции я не хожу. В школе и в университете у меня иногда было до трех тренировок в день. Это так изнуряло, что прививку от рутинного спорта я, видимо, получил, на всю жизнь. Сегодня мне ближе экстрим. Причем разный. Были, например, прыжки с парашютом. Сейчас, чтобы развивать концентрацию, занимаюсь снайпингом, это высокоточная стрельба.

— Лучший отдых для вас какой?

— Когда много работы, мне просто необходимо выезжать на природу. Но я имею в виду не пикники, а серьезные экспедиции, в том числе с охотой и рыбалкой. Я отдыхаю, когда выключается мозг. А это происходит именно в экстремальных условиях, при критических физических нагрузках. Когда организм хочет только выжить и вынужден не думать о том, что происходило до и что будет после.

— То есть банальное чтение хорошей книги вас не расслабит?

— Увлечение книгами у меня прошло в юности. Чтение — единственное развлечение, доступное подростку в закрытом гарнизоне. Военные библиотеки были хорошо укомплектованы, и я прочел их от и до: вместе с классикой, фантастикой и даже самиздатом — помню, запрещенных по тем временам «Детей Арбата» Рыбакова мы передавали из рук в руки.

Сегодня мне интересен анализ информации. Я много читаю аналитики в СМИ и блогах. Это в том числе и профессиональная необходимость. Невозможно раз за разом принимать верные решения, если ты находишься в информационном вакууме, если оторван от событий и не можешь понять, что движет людьми и какие намерения стоят за их поступками.

— У вас много врагов, как вы думаете?

— Наверное, не очень. Правда, в последнее время появилась странная тенденция: во всем виноват Боднарчук. Но меня это не тревожит. Есть одна хорошая военная мудрость: путь мужчины измеряется количеством врагов.

— А единомышленников в вашем окружении достаточно?

— Меня поддерживает много людей. Меня и мой стиль работы.

— А как бы вы охарактеризовали ваш стиль?

— Я точно не революционер. Я убежден, что развитие возможно только в конструктивном диалоге. Но если проблема долго не решается, я могу принять очень жесткое решение. Это как хирургическое вмешательство. Иногда оно необходимо. К полумерам я не привык.

— Вам вообще важно, что о вас думают?

— Очень важно, если речь о людях, которых я уважаю. Но при этом самое важное для меня — это оценка горожан. Ведь прежде всего я депутат.

— Критика вас задевает?

— На критику я сейчас реагирую совершенно спокойно — толстокожий стал. Более того, со временем начинаешь понимать, что люди, которые тебя критикуют, делают это не от злобы. Они хотят внести какие-то свои предложения. Часто эти предложения бывают очень конструктивными. И к ним надо прислушиваться.

— Вы вообще людям верите?

— Да, я доверчивый человек. Я всегда хочу видеть в человеке хорошее.

— Позвольте вам не поверить — у вас совершенно иная репутация.

— Иногда для того, чтобы тебе люди верили, надо поверить им. Особенно когда речь идет о непримиримых оппонентах. Я могу сделать этот первый шаг — вручить человеку свое доверие. И пусть сам решает, как им распорядиться. Это рискованно, но эффективно.

— Вы боитесь чего-нибудь?

— Конечно. Совсем не боятся только идиоты. Но, пожалуй, главный мой страх, даже фобия — это быть непонятым. В политике и в бизнесе крайне важно суметь правильно сформулировать свою мысль, объяснить, что ты имеешь в виду. Мне над этим приходится постоянно работать.

Текст: Мария Лукьянова

Фото: Леонид Николаев